Фильм про очень тяжелые события, который, как ни странно, не оставляет той тяжести на душе, которая была бы нормально сопоставима с этими событиями. А еще про два психологических механизма – обезличивание и идентификацию, совсем разные (в данном случае) по своим целям и направленности.

Молодой чекист Срубов в составе тройки выносит приговоры без суда и следствия. Он сомневается, не в приговорах, а вообще в том, в чем он участвует, и уговаривает себя, ссылаясь на «революцию, которая хочет крови». Он в чем то даже порядочен, по своему творит справедливость: приговаривает к расстрелу коллегу, который пытался изнасиловать приговоренную же к расстрелу женщину, да так, чтоб она перед смертью могла своими глазами увидеть его казнь, дабы убедиться в справедливости закона (или беззакония, что там одно и то же). Только позже становится известно, что сам Срубов импотент. Секса он не хочет, да и не удивительно. Нормальный (а не перверзный) секс мало совместим со злодеяниями.

А вот обезличивание как раз и нужно, чтобы их творить. Огромное количество голых людей, разницы при этом между мужскими и женскими телами почти не заметна, из индивидуального у них есть только фамилия и инициал, произносимые при заочном приговоре. Обезличивание необходимо, если хочешь убивать людей пачками, именно для того, чтоб не свихнуться и чтоб не видеть, что это – такие же люди, как и ты сам. Вот смотришь и мозгами понимаешь, что творится ужас, а сострадание притуплено, потому что видишь тела, а не реальных людей. Ну, разве что молодая женщина, что перед выстрелом повернулась лицом к палачам. Обезличивание необходимо как средство против идентификации, которая все же произошла с героем – он сам разделся и встал под пули товарищей. И вот именно такая идентификация мне и показалась интересной.

В психоаналитической литературе механизмы идентификации разделяются на примитивную (или еще проективную) и зрелую. В нашем случае речь идет о зрелой, и тем она интереснее, что чаще можно встретить описание идентификации с агрессором, нежели с жертвой. Зрелая пригодна на все случаи жизни, когда дело касается прочности представлений о том, кто ты есть в собственных глазах. И это справедливо как для идентификации жертвы с агрессором, так и агрессора с жертвой.

В первом случае это звучит так: «я не хочу испытывать страх и быть жертвой, это деструктивно и унизительно, я не хочу переживать потерю контроля над ситуацией. Поэтому лучше я перейму черты агрессора, разделю его взгляды, проникнусь его идеями, скопирую поведение». Этот вариант больше присущ мужчинам. Вспомните наших солдат, вернувшихся из Афгана, обратившихся в ислам. Если я женщина, то, скорее всего, я влюблюсь в агрессора, почувствую к нему влечение и в своих фантазиях или наяву стану с ним единым целым. Это то, что называется «стокгольмским синдромом».

Срубов был явно не из «простых» (слишком уж вид у него не пролетарский, да и семья тоже), он не мог полностью вытеснить тот факт, что он истребляет своих же. Как при этом сохранить идентичность? Либо поменять её, что он и пытался сделать, уговаривая себя сказками про жаждущую крови бабу-революцию, на чьем теле кишат паразиты, либо восстановить изначальную, что он и делает, становясь под расстрел. Фрейд сказал бы, что такой тип идентификации мотивируется желанием походить на значимого Другого.

Кстати, что в нормальной, что в перверзной сексуальности присутствует слияние и единство «жертвы» и «агрессора» во время оргазма, по механизму той же идентификации. И частичное (или полное — в совсем запущенных случаях) обезличивание партнера так же присутствует. Так что можно сказать, что таким вот уродливым садо-мазо-сексом и занимался Срубов. Была ли его импотенция первичной, возникшей до участия в расстрелах, или уже наживной, в фильме остается за скобками, да и неважно это.

И еще: от фильма постоянно веет шизоидной механистичностью и мертвенностью. Мёртвые тела можно показать по-разному, но здесь они показаны именно глазами шизоида. Они одинаковые, стереотипные, неживые еще даже при жизни, вернее, её остатке. Они не сопротивляются, ведя себя как покорные управляемые биомеханизмы. Но и товарищи из троицы ведут себя так же — многократно, без обдумывания вынося одинаковые приговоры к расстрелу, и их одинаково исполняют пятеро одинаковых палачей. Вот как тут не вспомнить Бродского, шизоидного по своей личностной структуре, его «Холмы», где сплошь повторы и стереотипии.

«В красном, красном вагоне
С красных, красных путей,
В красном, красном бидоне –
Красных поить детей»

Невыносимой тяжести фильм не оставляет, но оставляет ощущение погружения в шизоидный психотический ад, и еще тошноту, как реакцию на оный.