Очень часто под маской «трудного поведения» подростков скрывается депрессия, но родителям обычно это трудно увидеть и признать. Увидеть – потому что нет специальных знаний о том, что такое депрессии и как они себя проявляют в подростковом возрасте. А признать – потому что родители сразу же начинают искать причину в себе и в воспитании. Что мы сделали не так? Нет ли в этом нашей вины? Эта мысль совершенно невыносима, хочется от неё спрятаться и найти другую причину – «подростковый возраст», плохие компании, лень и прочее. Но все это – следствие, а не причина. Причина – это сама депрессия.

А с другой стороны, родителям очень больно видеть, что их ребенок, вчера еще тёплый и отзывчивый, вдруг превратился в «монстра» — со всем набором так называемого «асоциального поведения». Отказ от учебы, плохие компании, курение и алкоголь, самоповреждения и душевная черствость. Вот тут уж поистине не знаешь, какая из двух зол меньшая…

Дорогие родители, запомните, никакой вашей вины в том, что у ребенка случилась депрессия, чаще всего нет. Если в семье нет насилия, если вы достаточно заботитесь о своем ребенке и его потребностях (именно достаточно, а не избыточно, то есть, опережая его желания и стараясь «дать ему всё самое лучшее»), то причина депрессии – не в вас. Депрессия вообще достаточно распространенное заболевание в популяции, а у подростков еще играет роль сами особенности возраста.

Каковы эти особенности?

В первую очередь – это гормональная перестройка. Никто уже почти не удивляется перепадам настроения в предменструальный и климактерический период, послеродовым депрессиям и депрессиям беременных. Так почему мы удивляемся депрессиям у подростков?

Второе: именно на это время выпадают очень большие учебные нагрузки. Нужно не просто учиться, а готовиться к экзаменам и будущему поступлению. Это висит как дамоклов меч. Плюс еще ожидания родителей и социума: если поступил – жизнь удалась, а если нет – ты неудачник.

Третья причина в том, что теперь у вашего ребенка совсем другая референтная группа – ровесники. Не семья, где поддержат и успокоят, где ребенок хорош уже потому, что он ребенок, а чужие люди. Нужно как-то вписываться в группу таких же, как и ты, конкурировать и строить отношения с противоположным полом. Это примерно то же самое, как если бы вы после декрета или длительного отпуска заново выходили на работу.

Когда депрессией заболевает взрослый, то это может быть не так заметно. У взрослого уже есть профессиональные навыки, а подросток только еще учится. У взрослого устоялись отношения со значимыми людьми, а подросток только учится их строить.

Есть такой закон: в стрессе (любом) в первую очередь нарушаются те навыки, которые еще не сформировались, и с трудом формируются новые. Вот почему при подростковых депрессиях в первую очередь страдает учеба, нарушаются поведение и отношения с людьми. Ребенок становится как-будто асоциальным, но это именно как-будто. На самом деле такая «асоциальность» — только маска, под которой прячется депрессия.

Не понимающие всего этого родители недоумевают, откуда у их детей может быть депрессия? Вроде же все хорошо, живут себе, горя не знают. И вдруг «на ровном месте»… Иногда и были серьёзные поводы расстроиться, но ничего же не случалось, никаких депрессий, вот как у героини этой истории*. Прочтите её, а потом я покажу отличия депрессии с нарушениями поведения от асоциальных тенденций, при которых действительно стойко нарушено поведение. То есть, того, чего родители боятся больше всего.

Нина пришла в поликлинику, где я вела психотерапевтический прием, вместе с мамой Ириной. Девушке было 16, и выглядела она ужасно. Давно немытые волосы, круги под глазами, потухший взгляд. Длинные рукава толстовки скрывали порезы и проколы. Нина поначалу молчала, а Ирина не могла даже связно что-то рассказать, настолько она была встревожена.

Через полчаса Нина монотонно стала говорить о плохом настроении, бессоннице и невозможности себя заставить что-то делать. Что не понимает, что с ней такое и почему. А Ирину волновало, что дочь бросила школу, не выходила на улицу и весь день лежала с телефоном, даже по дому отказывалась помочь. Она не хотела верить, что дочь больна, «ведь она не псих», просто испугалась очень и искала помощи у всех подряд. Про психотерапевта в поликлинике ей рассказала соседка, и Ирина решилась. Всё же «не ПНД, на учет не поставят».

Родилась Нина, когда Ирине было за сорок. С мужем Дмитрием был к тому времени затяжной конфликт, секса не было полтора года, и дело двигалось к разводу. Родной отец Нины был Ирининым начальником на работе, он был давно и крепко женат. Она даже не заикалась о разводе, была рада беременности, ведь прежде думала, что дело в ней, а не в муже. Мужу она все честно рассказала, предложила расстаться, но, удивительным образом, он не захотел и даже пообещал записать ребенка на себя.

Со слов мамы, Нина росла смышленой и веселой девочкой. К школе уже умела читать и считать, училась по усложненной программе, любила рисовать, ухаживала за двумя кошками. Была очень впечатлительной, жалела маму, если та уставала. А если родители ругались, пыталась это как-то сгладить, как это умеют дети: уговаривала не ссориться, дарила им свои рисунки, старалась ничем не расстраивать и радовала оценками. И не было с ней никаких проблем до 15 лет, так говорила мама.

А сама Нина рассказала, что лет с пяти-шести, еще до школы, каждую осень и зиму она «становилась грустной просто так, ни с того, ни с сего». Она иногда жаловалась на это маме, но потом перестала, научилась это скрывать. На учебе это не отражалось, а потому мама не обращала внимания ни на что, «главное, чтоб было приготовлено и убрано, и муж поменьше раздражался».

Отношения с ним стали сложными. Он попрекал Ирину, что та сидела на его шее, ведь с рождения дочери она уже нигде не работала. Нину она всячески баловала, старалась купить все самое лучшее, дабы компенсировать отношение Дмитрия. Пока Нина была маленькой, он относился к ней тепло, а вот лет с 13 всё поменялось. Она становилась неуклюжим ершистым подростком, показывающим характер. Так считал Дмитрий, не желая видеть очевидное – девочка растет и становится личностью со своими «не хочу» и «не нравится». Однажды Нина выкрикнула родителям, что ей всё надоело, что они сами не знают, чего от неё хотят. Отец то ругается, то пытается перетянуть на свою сторону карманными деньгами в конфликтах с матерью. Мать выговаривает за еду в постели, но, когда поссорится с отцом, сама ей приносит что-то вкусненькое. Защищает её от нападок отца, а когда сама не справляется, требует от него проявить авторитет.

Ирина всегда защищала дочь, вмешивалась в их разговоры, а муж стал с той поры к ней особенно придирчив и выговаривал за любую трату на себя и Нину. Она и хотела бы вернуться на работу, но посчитала, что через столько лет её никто никуда не возьмет. Но все это было «пшеном мелким» по сравнению с той бедой, что случилась, когда Нине исполнилось 13. Так, во всяком случае, считала Ирина.
Спустя много лет на майские праздники к ней приехала в гости Инна, бывшая сослуживица, что была на пенсии и преподавала в художественной студии. Показала свои работы и работы учеников – бисером вышитые картины и поделки из муранского стекла. У Нины сразу загорелись глаза, и она записалась в студию. Инна прониклась к девочке, разговаривала с ней как со взрослой, а та спрашивала, почему у родителей такие отношения. Самой ей были непонятны внезапные вспышки отца и материна тихая злость на него и в то же время угодливость. И вот тогда Инна решила открыть Нине тайну её рождения. Дескать, она сразу всё поняла, когда вдруг Ирина так быстро уволилась с работы, а Олег, их бывший шеф, испытал облегчение.

Нина сразу выдала себя. Ирина и Дмитрий увидели, что девочка переменилась в лице. Ирина шестым чувством поняла, что произошло, да и Дмитрий не на шутку испугался. Вот если бы тогда у дочери случилась депрессия, говорила Ирина, она бы это поняла. Неделю Нина ни с кем не разговаривала, отказывалась есть и выходить из своей комнаты, но в школу ходила. Дмитрий ругал Ирину за глупость, что пригласила зачем-то подругу спустя столько лет, и совершенно не понимал, чего расстраивается Нина. Ведь он же не отказался от неё. Ирина не находила слов, чтоб оправдаться перед дочерью. А спустя неделю Нина сама затеяла разговор. Он дался всем тяжело, но девочка под конец расплакалась и обняла обоих родителей. На этом все и закончилось, и даже стало лучше. Дмитрий теперь старался поменьше придираться к девочке и стал говорить, что сделает всё для её будущего. «И ведь никакой депрессии тогда не случилось, а тут вдруг на ровном месте – и такое.»

В очередной октябрь, когда Нине должно было исполниться 17, она вдруг стала подавленной, забросила уроки, все чаще сидела одна в комнате и даже не хотела приглашать гостей. Ирина сначала пыталась спокойно поговорить, но ничего не вышло, Нина отвернулась к стене с полным равнодушием на лице. Она смотрела потухшими глазами, и казалось, что она никого не видит и не слышит.

Ирина почувствовала бессилие и оставила дочь в покое. Но на следующий день Нина отказалась идти в школу и перестала даже умываться. Говорила, что нет сил, что ничего не чувствует, что её раздражают учителя, а одноклассники тупые и с ними не о чем говорить. Она несколько раз по вечерам выходила на улицу и возвращалась поздно. От нее пахло пивом и сигаретами, чего никогда раньше не было. Ирина с ужасом поняла, что оправдались её самые худшие опасения, её дочь подружилась с тремя девочками, с которыми училась до 10 класса. Они поступили было в колледж, но их быстро отчислили за прогулы. Жили они все в одном квартале, Нина часто видела их шатающимися без дела или пьющими пиво на детской площадке.

Нина сначала решила, что это её вина, что она неправильно воспитала дочь, раз она выросла такой. Потом списала всё на «трудный возраст» и лень, которую дочь прикрывала обидами на родителей. Она даже обратилась к психологу, который посоветовал давать дочери побольше внимания и отругал за неправильное воспитание. Виноватая Ирина какое-то время не говорила ни слова поперёк, старалась во всем Нине угодить, спрашивала, сердится ли та на мать. Нина ничего не отвечала, сидела в постели с ноутбуком, перестала мыться, не говоря уж об уроках. Даже с теми девочками больше не встречалась, чему Ирина было обрадовалась. Значит, нужно еще больше внимания. Но никакое внимание не то, что не помогало, а только вызывало раздражение. Да, Нина перестала выходить на улицу, но в остальном стало только хуже.

Ирина целиком погрузилась в свою вину, пыталась «работать над собой», читала психологическую литературу, пока вдруг не заметила на пододеяльнике дочери мелкие бурые точки крови и даже большие пятна. И вдруг поняла в один момент, что «вина» её ни при чем. То, в чем обвиняла её дочь, продолжалось всё её детство, и как с этим может быть связано внезапное нежелание учиться и ухаживать за собой, бессонница по ночам и дневная вялость, порезы и уколы от циркуля? Только тогда она почувствовала, что имеет дело с чем-то страшным и «потусторонним», то, с чем идти надо уже к психиатру.

У нас было три встречи втроём. Я хотела, чтобы Ирина услышала дочь, поняла, как ей плохо. И не искала бы виноватых. Это болезнь, случиться может с каждым. Нина рассказала про «самое страшное». Про то, как вдруг перестала что-либо чувствовать, кроме душевной боли, и боль эта была так велика, что отвлечься от неё можно было только болью физической. Про то, что сама она помнит, что любит родителей, «но только мозгами, а не душой», ибо все чувства пропали каким-то странным образом. Про то, что в школу она не только идти не могла, но и боялась, ведь голова совсем не соображала. И что пока она еще хотела общаться, ей было проще общаться с теми девочками, хоть она и понимала, что делает что-то неправильное.

На лекарственном лечении дело быстро пошло на лад. Через неделю Нина смогла пойти в школу, хоть и боялась, ведь она сильно отстала по математике и физике. А через месяц догнала программу.

А потом мы работали только вдвоём с Ириной. Это было трудно. Сама она призналась, что даже с тем психологом было проще, хоть вина подчас казалась невыносимой. Но она хотя бы «всё объясняла», понятно было, что дело в ней как матери. А вот принять то, что существуют болезни «без причины», и что они могут настичь любого, и предотвратить их невозможно, было трудно.

А теперь давайте посмотрим, что произошло с Ниной. Она ведь давно уже отмечала осенние спады настроения, которые и были предвестниками депрессии, но решила, что жаловаться бесполезно. Мама её не понимала. И не потому что  такая черствая. Ирине, как и многим родителям, было трудно признать, что с её ребёнком что-то не так, особенно, если это не отражается на физическом здоровье и учебе. Да и не многие родители знают что-либо о душевных расстройствах так, как знают о физических недугах. Об этом почти не говорят и не пишут, и это вина не родителей, а недостаточного просвещения.

Ирина справедливо была удивлена, что даже известие о неродном отце девочка перенесла не так тяжело, как депрессию по «непонятной причине». Потому что реакция Нины тогда была психологически понятна, и девочке понадобилось время на душевную работу, чтоб уложить всё это в свою картину мира. Если бы она с этим не справилась, то да, депрессия могла бы случиться. Да, это заставило её о многом задуматься, многое пересмотреть, но «не подкосило». А вот снижение настроения «на ровном месте» не понятно. Но человек устроен так, что пытается всему найти объяснение. И Ирина нашла его в своей «вине», а вот Нина не искала вовсе, настолько в тяжелом состоянии она была.

А теперь я хочу показать вам разницу между истинной асоциальностью и нарушениями поведения во время депрессии. Во-первых, из истории понятно, что девочка была довольно эмоциональной и теплой, способной на сочувствие и заботу, любила своих кошек и как могла заботилась о родителях. Это то, чего нельзя сказать про истинно асоциальных людей. Недаром их называют «отморозками», потому что холодные, рядом с ними не чувствуешь тепла. И по счастью, встречаются они гораздо реже, чем депрессивные подростки.

Во-вторых, изменения поведения у Нины начались так же внезапно, как и сама депрессия. И прошли они на фоне приема лекарств практически сразу. Это задним числом говорит про то, что это была именно депрессия, а не нарушения личности и характера.

В-третьих. Да, она стала «плохо себя вести», дружить «не с теми девочками», прогуливать школу. Но во всем этом виделся «дрейф», так называют это психиатры. Нина дрейфовала в сторону наименьшей социальной нагрузки в силу того, что она с ней просто не справлялась. Никакого удовольствия она там не получала, не была лидером компании, а так, прибилась на какое-то время. По сути, она не делала ничего сильно асоциального, а вред себе причиняла только на высоте душевной боли.

Поэтому, дорогие родители, если вы заметили что-то подобное у своих детей, не спешите отчаиваться. Во-первых, все подростки немножечко «асоциальны», это особенность возраста. А во-вторых, если за их «плохим поведением» скрывается депрессия, то это лечится точно так же, как и любые другие болезни.

*История рассказана с разрешения пациентки, имена и многие детали изменены.

Сталкивались ли вы когда-нибудь с подобным у своих детей? Как поступали?

Дорогие родители! Если вы хотите помочь своему ребенку-подростку в преодолении проблем, но не знаете, с чего начать, я приглашаю вас на бесплатный вебинар, где вы составите свой индивидуальный план по работе с вашим ребенком и получите поддержку себя как родителя.